По тёмным закоулкам предутреннего Ротендорфа. Одинокий
волк вышел на промысел. А Ротендорф - не город и не дерев-
ня, так, нечто среднее, рабочий посёлок, притулившийся под
боком у Ленинграда. И здесь живут люди и выбрасывают
ненужные им вещи. И роются в помойках двуногие зверо-
подобные существа, и ссорятся между собой, и бранятся с двор-
никами.
Иван Крыльцов - одно из таких звероподобных существ,
всё, что надето на нём, ведёт своё происхождение из помой-
ки - постирал, подреставрировал и пользуется.
Подмораживает. Не так, чтобы очень, градусов десять, но
всё равно - в демисезонных стоптанных полуботинках, даже
при наличии старых шерстяных носков,- ноги коченеют. Оку-
нуть бы деревенеющие пальцы в тёплую ванну и пить горячий
чай, но чай дома кончился. На покупку новой пачки нужны
76 копеек. Их у Ивана пока нет. Слава Богу, хоть дом есть,
однокомнатная квартира. Есть куда вернуться по окончании
промысла.
Снял с руки зелёную женскую варежку, потрогал щёку, щека
выбрита безукоризненно, брился только что. Бреясь, смотрел
в зеркальце: лицо - узкое, длинное, с признаками вырождения:
низкий лоб, влажные, выдающиеся вперёд губы, торчащие
слишком разлаписто уши. Нет, не сам по себе ты такой, не вся
твоя дебильность от природы, тебя по большей части таким сде-
лали психиатрические лечебницы. Лоб-то от рождения низкий,
тут уж ничего не попишешь, но уши в детстве и отрочестве так
не торчали, и губы - тоже. Слюна в уголках губ - от галопери-
дола. Надо бы бросить его принимать, да боязно, что это дело
засекут психиатры - возьмут кровь на анализ и определят. Что
будет! Ты не принимаешь лекарство! В больницу!
Однако, нужно торопиться, пока дворники не проснулись.
Иван знает наперечёт все питейные лестницы в Ротендорфе
и иногда сдаёт бутылок аж ли не на четыре рубля. Потом можно
порыться на помойке, временами там валяются весьма полезные
вещи. Помоечка - она кормилица. С недавнего времени Иван
решил называть её магазином: на помойку выбрасывают и в ма-
газин выбрасывают.
Утренняя свежесть. Свеж мир вокруг тебя, и свеж ты сам,
каждый мускул ощущает готовность к движению, и от того стано-
вится радостно телу и душе. Пусть ноги и мёрзнут, а всё ж хоро-
шо. И повторил Иван про себя: "Волк вышел на промысел".
"Человек - животное общественное",- что-то такое им го-
ворили в школе. Общество? Иван не знает общества, ему ни
до кого нет дела, и как было бы хорошо, если бы и нико-
му тоже не было дела до него. Одинокий волк так одинокий
волк.
Однако общественные животные тем только и заняты, чтобы
действовать ему на мочевой пузырь. То мент сядет на хвост: "По-
чему не на работе?" То дворник орёт: "Только убрал помойку,
а ты в ней копаешься. А ну, пшёл отсюдова!" То какая-нибудь
сердобольная старушка привяжется, начнёт причитать: "Холодно,
видно, на морозе-то в полуботиночках". А пошли они все...
Первая питейная лестница. Хороший признак лужа в углу.
Значит, пили. И пробки валяются. Но бутылочки нет как нет.
Поднялся на второй этаж. Здесь тоже все хорошие признаки -
у помойного ведра наблёвано и пробок полно. Однако, товар
отсутствует. Первая неудача. Но неудачи только подстёгивают
истинных искателей. Было бы очень пресно жить, если бы
в жизни были одни удачи.
Собирание бутылок - как сбор грибов. Там - блеснёт мас-
лянистая шляпка из-под листика, здесь - зелёное горлышко из
лужи блевотины. И там и здесь радостно забьётся сердце, когда
что-нибудь да найдёшь.
Грибы! Как хороша летняя грибная пора! Поедешь в автобу-
се на Седьмой километр по Пушкинскому шоссе и бродишь
в лесу между двумя воинскими частями. И никого нет. Ты один
и - природа вокруг. Ни дворника, ни мента, ни случайных про-
хожих. Знай, загружаешь в сумку белые, подосиновики, под-
берёзовики; сыроежечки - тоже неплохо, на жарёнку. А какие
лисички растут на Седьмом километре, шляпка - с осиновый
лист. Приедешь домой, чистишь их и думаешь: вот когда можно
поесть от пуза, и суп будет, и жарёнка. Варишь, жаришь - толь-
ко вода в кастрюльке булькает да брызжет маргарин на сково-
роде. Чудесная, сытная пора!
К сбору бутылок Иван Крыльцов пришёл после смерти мате-
ри. При матери они занимались надомной работой - клеили
конвертики. Сколько времени на них уходило! Мать получала
пенсию по возрасту, он - пенсию по инвалидности. Мать об-
разцово вела домашнее хозяйство: готовила, стирала, мыла пол.
Всё было не как теперь, а теперь - трёхразовое горячее пита-
ние: понедельник, среда, пятница,- и грязь по углам на кухне
и в комнате.
В школе Иван учился с трудом, но мать непременно желала,
чтобы он поступил в институт:
- Я не хочу для тебя такой жизни, какую прожила сама.
Что увидишь, если будешь каждый день стоять у станка? Я хочу,
чтобы ты общался с интересными людьми, поездил по стране
и зарабатывал бы соответственно. Ну, пусть не в университет,
но хотя бы в какой-нибудь второстепенный вуз ты поступить
должен.
- На кой мне институт? - отнекивался Иван. Ещё пять лет
за партой? Да и способности у меня ниже средних.
- Нет, ты должен поступить! - настаивала мать и взяла
верх.
Сдав на тройки выпускные экзамены в школе, Иван вновь
засел за учебники, засел плотно. И его по ночам стали пресле-
довать вдруг материализовавшиеся бином Ньютона и образ Оне-
гина, Иван сделался задумчив, перестал реагировать на слова
матери, у него поднялась температура, он пошёл к врачу и из
ротендорфской городской поликлиники был отправлен в психо-
неврологическую больницу за Гатчиной. Когда врач и два сани-
тара везли его в машине "Скорой помощи", он полагал, что ве-
зут его на Байконур, и везут сугубо конспиративно, чтобы там
сделать космонавтом, конспиративно затем, чтобы американская
разведка не пронюхала. Вот приедут, и начнётся жизнь, о кото-
рой для него мечтала мать: его узнает весь мир, он будет да-
вать интервью зарубежным корреспондентам и время от време-
ни цитировать высказывания Леонида Ильича Брежнева - не
обойдёшься, если хочешь, чтобы тебя узнал весь мир.
Поначалу он даже не испугался, когда увидел повсюду во-
круг себя в пелене табачного дыма лошадиные какие-то, птичьи
и даже, вроде бы, бараньи хари. Наверное, так и готовят на кос-
монавта. Попугать нужно, чтобы храбрость выработалась.
Он захотел по нужде. Санитар ногой преградил ему дорогу
из палаты:
- Куда?
- В туалет.
- Туалет закрыт.
- Что же мне делать?
- Снять штаны и бегать.
Всё же смилостивился и пропустил. Наутро на обходе Иван
пожаловался врачихе. Та сказала:
- Туалет у нас открывают три-четыре раза в день на де-
сять-двадцать минут.
- Почему?
- Такой порядок.
Такого порядка Иван понять не мог и стал ломать голову,
зачем для будущих космонавтов подобные строгости? Может
быть, так того требуют условия открытого космоса? Но он
обойдётся и без космоса, жил же до сих пор.
- Отпустите домой!
- Что?! - санитар выкатил глазищи и замахнулся на него
кулаком.
Самое страшное началось чуть позже. Ему сделали укол, све-
ло ноги, он крепился, но когда стало совсем невмоготу, принял-
ся кричать. На него не обращали внимания. Только сосед с ло-
шадиной головой, что на койке по правую руку, подошёл,
спросил:
- Что у тебя болит? - и тут же отошёл и захохотал.
Иван с детства боялся уколов. Когда хотели сделать второй,
он оказал сопротивление. Ему накинули на голову простыню
и замотали на затылке узлом, так, что он захрипел от удушья.
И укол всё же всадили. Он хорошо понимал, что теперь про-
изойдёт: снова будет крутить ноги. Он вскочил с койки и бро-
сился к выходу из палаты:
- Отпустите меня! Я не хочу в институт! Я не хочу в кос-
монавты! Я пойду на завод, буду слесарем, токарем. Только от-
пустите меня.
Ноги у него подгибались. Он упал на пол и пытался встать
на колени. Набежали санитары, стянули с него выцветший за-
стиранный больничный халат и закатали Ивана в простыни. Это
называлось конвертом и оказалось ещё ужаснее, чем последст-
вия укола. В конверте - всё равно как очнуться в гробу: не по-
шевелить ни рукой, ни ногой, все члены туго спелёнаты и тре-
буют хоть малейшего движения, стиснутое со всех сторон тело
вопиет: воли! свободы! И ведь есть же, кто развязать может, по
сути - любой развязать может, но никто не развязывает. Впо-
следствии при нём поговаривали, он слышал и обратил вни-
мание, что пытка конвертом страшнее сожжения на медлен-
ном огне.
Мучения были невыносимы. Он хрипел:
- Развяжите.
Дегенеративная физиономия сиделки брызнула слюной ему
в потное лицо:
- Вот успокоишься - развяжем.
Когда его развязали, он решил, что сам по себе дурдом не
так уж и страшен,- тело вздохнуло свободно. Жизнь и в дурдо-
ме вполне сносна, если не будут закатывать в простыни, что на-
зывается здесь конвертом.
Иван пробыл в первый раз в психиатрической больнице
шесть месяцев и стал инвалидом второй группы. Мать плакала
и просила прощения. Он простил - она же хотела как лучше.
Однако временами, клея конвертики, он думал, что лучше было
бы, если бы у него не было инвалидности - просто не нужно
было никуда поступать, он бы работал на заводе и зарабатывал
бы рублей сто пятьдесят в месяц.
Временами он думал о девушках, но девушки не смотрели на
него. Как-то он пошёл в Дом культуры на танцы. Пришёл за-
благовременно - всё ещё только начиналось, все ещё жались по
стенам и никто не решался выйти на середину. Он выбрал
самую красивую девушку, и она пошла за ним. Он обнял
её за талию и не знал, что делать дальше. А музыка уже
играла. Он сделал несколько осторожных и неуверенных ша-
гов: шаг вперёд, два назад, шаг вправо, шаг влево и - остано-
вился. Девушка вспыхнула, освободилась от его руки и убежала.
Он осознал свою ошибку: не умея танцевать, нужно было при-
гласить девушку, когда всё достигло своего апогея, когда никто
уже не двигал ногами и корпусом по правилам танцевального
искусства - зал был набит битком - и все только толпились
и толкались под музыку. И вот он подошёл к той же, своей, де-
вушке и вновь пригласил ее. Она рассвирепела и воскликнула
злобно:
- Что вам нужно?!
Больше Иван на танцы не ходил. Только клеил да клеил
конвертики, целыми днями.
Мать умерла, когда он находился в больнице на продлении
инвалидности. Она вдруг перестала его навещать. Выйдя, Иван
узнал от соседки, что мать умерла, но соседка не знала, где она
похоронена. Иван обошёл всё ротендорфское кладбище и ниче-
го не нашёл. Сходить в милицию? Но менты могут попросту
сдать психиатрам. Он пошёл в поликлинику, но там знали толь-
ко, что мать умерла от сердечного приступа, а это ему и самому
уже было известно, от той же соседки. Один знакомый псих
сказал, что мать похоронена в Лобановых Кустах.
- Где это, Лобановы Кусты? - спросил Иван, но псих
только покрутил пальцем у виска, засмеялся и ничего больше не
сказал.
И вот Иван живёт совершенно один. У него нет друзей; те,
с кем он дружил в школе, переженились, у них возникли свои
проблемы, установилась своя жизнь, которая была отделена от
жизни Ивана непроходимо. Ещё бы, здоровые люди, а он, боль-
ной, кому нужен? Жизнь так устроена, что подобное тянется
к подобному. Впрочем, психи тоже не принимали Ивана в свою
компанию: алкаши сторонились дурика - представитель низшей
расы, другие дурики, как правило, имели матерей и сидели по
домам, совершенно глухо завёрнутые не выходили из больницы.
Сбор бутылок было единственное, что поддерживало связь Ива-
на с внешним миром. Если бы он продолжал клеить конверти-
ки, то сидел бы в четырёх стенах, не мёрз бы, но и не ощущал
бы заполненности бытия высшим смыслом.
Высший же смысл заключался в том, чтобы каждый день ви-
деть мир вокруг себя: деловитых, неведомо куда спешащих про-
хожих - просто смотреть на них и ощущать общность с родом
человеческим; что-то клюющих на газонах и асфальте голубей и
воробьев - как же, тоже кушать хотят, общая всей Природе не-
насытимость; если выйти из дому пораньше, то звёзды небес-
ные - глядя на них, тщишься наглядно представить себе всю
бездонную неизмеримость Космоса. Работая в мастерских или
дома на конвертиках, ничего этого не почувствуешь - не будет
времени замечать, да и думать разучишься, превратишься в се-
рую рабочую скотинку, в сивого мерина. А так ты - одинокий
волк, что почётнее. Пусть тебя все гонят и преследуют, но всё
вокруг - твоё, никто не отнимет у тебя выстраданного тобою
мира. Раз в день можно пообедать в рабочей столовой и иметь
у себя дома чай с хлебом по вечерам и думать ни о чём, но
в этом ничто всё же есть нечто, влекущее и возвышенное.
Если набегали деньги, Иван покупал пластинку. Книг он
не любил. Мать в своё время стремилась приохотить его к чте-
нию, надеясь, что чтение разовьёт интеллект её единственного
ребёнка, пробудит вкус к учёбе. Они ещё и посейчас стояли на
этажерке, все эти "Строговы", "Журбины" и прочие Марковы.
Иван как-то, в момент отсутствия денег, попытался сбыть нечи-
таное чтиво соседу-книгочею, но тот усмехнулся и помотал
головой:
- Да мне этого добра и даром не нужно.
Бутылок нет как нет. Постановление, что ли, вышло какое,
чтобы пьянчуги сами сдавали. Вот и дворники побежали по ле-
стницам - выносят помои. С лестниц нужно сматываться - мо-
гут накричать ни за что, скажут, что это он здесь пьёт и остав-
ляет после себя лужи и блевотину. Зачем напрашиваться на
конфликт? Тот же дворник всегда может отправить в дурдом.
Собак и кошек они жалеют, бросают им кости и рыбу, а Ивана
бы кто пожалел, ну хотя бы не обратил на него внимания.
Однако начинает светать. Пройтись по кустам? Нанесённые
ветром обрывки бумаги выступают из-под снега. Мусор, мусор,
никому, даже Ивану, не нужный мусор и ещё чёрт-те что. А вот
и бутылочка, блестит зелёным боком. На дне - остатки рыжева-
того портвейна. Иван слил портвейн в снег, сунул сосуд в сум-
ку. Первая ласточка.
Сходить на помойку? Может, кто выбросил валенки или
зимние ботинки. Иван мечтал о валенках, как он их найдёт на
помойке и принесёт домой. Сапожной щёткой почистит, высу-
шит на батарее, и у него будут свои валенки. А вдруг ещё
и шапка-ушанка, тогда - кум королю, пойдёшь с прикрытыми
ушами, не замерзнут на морозе, как сейчас, когда на голове ста-
ренькое кепи. Хорошо бы ондатровую, но в крайнем случае
и кроличья сойдёт.
На помойке - новый дворник; не то чтобы он слишком уж
новый, работает года два, но на дворника мало похож. Интелли-
гент. С бородкой и усами. Надеть бы на такого ондатровую
шапку да коричневую дублёнку - сошёл бы за научного сотруд-
ника научно-исследовательского института прикладной психиат-
рии. А скорее всего, он и есть тайный агент психиатров, со все-
ми заговаривает, никого не зная, выискивает жертвы.
- Привет славному исследователю советской помойки! -
приветствовал Ивана Новый.
- Привет, привет,- отвечал Иван, не особо расположен-
ный разговаривать.
- Ну, как оно?
- Что - оно? - переспросил Иван.
- Ну, как улов? Как здоровье?
- Улов как улов.
Выпытывает, сволочь. Потом придёт домой психиатр и спро-
сит: "Ты почему не работаешь в мастерских?" Да за один
бесплатный обед ещё и в мастерских работать! В рабочей столо-
вой обед не в пример сытнее. И так - ты целый день сам себе
хозяин. В мастерских же - по семь часов, отдай и не греши,
и выползаешь из цеха, проклиная всё на свете и себя, дурака,
в первую очередь.
Объявление в диспансере на Газа, 50: "Работая в ЛТМ, вы
сможете приобрести профессию и повысить своё материальное
благосостояние. Заработок составляет от 10 до 75 рублей в ме-
сяц". Сами загибайте коробочки, клейте конвертики - приобре-
тайте профессию. Куда потом с такой профессией денешься,
кроме этой самой профессии? Сами повышайте своё матери-
альное благосостояние десятью рублями в месяц...
Ишь, Новый интересуется, чтобы потом в мастерские
загнать. И про здоровье спрашивает. Вроде бы так принято
у интеллигентов - интересоваться здоровьем, а скажешь: "В бо-
ку колет" - тебя на два месяца в дурдом свезут, бок лечить.
- Хорошее сегодня утро,- продолжал Новый.
- Ага,- согласился Иван, с психиатрами и их агентами
лучше не спорить.
И детишки пришли на помойку: мальчики и девочки. Тоже
что-то разыскивают. У них каникулы. Самое лучшее время
в школе было у Ивана - каникулы и перемены. Детишки хихи-
кали. Иван насторожился: над ним смеются? И вдруг восклик-
нули хором:
- Больной - аппетит тройной!
Иван подумал, что ему лучше с помойки уйти. Новый всту-
пился:
- Нехорошо издеваться над человеком.
- Так мы же играем.
- Так не играют,- сказал Новый и пошёл - он всё убрал.
Иван понимал, что как только Новый скроется за углом, де-
тишки станут издеваться с утроенной силой. Лучше уйти. Но-
вый же смылся уж очень быстро. А Иван не успел отойти от по-
мойки и трёх шагов, как за спиной прозвучало:
- Инвалид - трёхпудовое пузо болит! - и пущенный злоб-
ной рукой камень ударил его между лопаток.
Иван привык терпеть, жизнь его к этому приучила. Сносил
в дурдоме грубые издевательства сиделок и тонкие насмешки
врачей. Сносил дразнилки, которые придумывали для него де-
тишки, только старался уйти побыстрее, чтобы не возникло
конфликта, чтобы возникший конфликт не перерос в конфликт
со взрослыми - отправят в дурдом, доказывай там, что ты
не верблюд. Но камень переполнил чашу терпения. Сколько
можно терпеть? Наказать их, сволочей, нужно, уши надрать да
по заднице нашлёпать. Иван развернулся и бросился на дети-
шек. Те от него - врассыпную. Нет, непременно нужно догнать
и отшлёпать, а ввяжутся взрослые - объяснить, что когда в него
будут бросать камнями, он терпеть больше не будет.
Красное пальтишко мелькало перед глазами. Только бы
с ног не свалились демисезонные полуботинки. Для детишек
будет очень смешно, если свалятся. Он поскользнётся и - но-
сом в сугроб, полуботинки - в разные стороны. Отнимут их
детишки и ещё пуще издеваться станут, бреди потом до-
мой в одних носках, и камни и снежки в спину. А дома что?
Можно подумать, что там, у Ивана есть другие полуботинки.
Нет, непременно нужно догнать и наказать, иначе, начиная
с нынешнего момента, камень утром на помойке ему в спину
обеспечен каждый день, а со временем дойдёт и до того, что
и в лицо кидать станут.
Красное пальтишко совсем близко, остаётся протянуть руку.
Иван и протянул, и схватил за воротник, повернул девчонку ли-
цом к себе:
- Ты что камнями кидаешься?
- Больной - аппетит тройной,- та совсем не испугалась
и высунула язык.
Иван стал трясти её за плечи, всё более приходя в ярость.
- Я брату скажу!
- Ах, брату! - Иван рассвирепел не на шутку и ударил дев-
чонку кулаком в нос. Пошла кровь. Вид крови взъярил его. Он
ударил ещё и ещё раз. Девчонка скривилась и заплакала.
Плачет, сволочь! Теперь плачет, а раньше камнями кидалась.
Беззащитное существо! У Ивана позеленело в глазах от ярости.
Ещё одним ударом кулака он сшиб её на заснеженный асфальт.
- За что? Что я вам сделала?
Ты не знаешь, за что? Ивану мерещилось в исступлении, что
в лице этой своей жертвы он мстит всей издевавшейся над ним
сволочи, всем этим ублюдкам, которые сначала не могли прой-
ти мимо, а потом таскали его по дурдомам, потому что снова
не могли пройти мимо. Ну, так и получайте, кобры вонючие!
Он пнул ногой распростёртое на снегу тело. Девчонка не реа-
гировала. Иван опомнился и похолодел: "Неужели убил?!" Задро-
жали поджилки - вот не хотел. Да и что взять? Ребёнок ведь.
- Эй! Ты жива? - он присел на корточки и тряс проклятую
девчонку, но уже не с остервенением, а с испугом.
Девочка пошевелилась, открыла глаза, повела ими по сторо-
нам. Слава Богу, жива. Оставить здесь, на снегу,- замёрзнет,
отвечай тогда за убийство ребёнка. Придётся тащить к ней
домой.
Иван приподнял свою жертву с земли, поставил на ноги,
попытался взвалить на плечо. На плечо - не выходило, слишком
тяжела девчонка. Небось, мясо кушает каждый день и ещё по ве-
черам торт или пирожные. Ох, давно не ел пирожных Иван.
Девочка стояла покачиваясь. Стояла потому, что Иван её
поддерживал. Сама до дома не дойдёт, нужно вести.
- Эй! Ты можешь идти?
- Не знаю.
- Ты где живёшь?
- Тут, недалеко,- она назвала адрес, это было через два дома.
- Дяденька, доведите, а то я замёрзну на улице, мама с ба-
бушкой будут плакать.
- Пошли.
Ну и тяжела, мать её за ногу! Иван не знал, что маленькие
бывают такие тяжёлые. Откормленная. Пальтишко - новенькое,
из хорошей, видать, семьи. Новенькое-то новенькое, да теперь
порядочно измызганное. Заставят покупать ей новое её родите-
ли. Прощай, пенсия. Но бутылочек-то у него не отнимешь. Что
его - его. Бутылочки всегда при нём, и помоечка ещё. Детишки
навряд ли теперь будут дразниться - проучены. Назревает кон-
фликт с взрослыми. Взрослые сволочнее детей. Дети хоть не со-
ображают, что делают. А ты-то сам соображаешь?
Так они и шли. Одной рукой Иван тащил девчонку за под-
мышку, в другой нёс чёрную продовольственную сумку с един-
ственной найденной за утро бутылкой из-под портвейна. Дев-
чонка шла всё уверенней.
- Ну, как? - спросил Иван.
- Голова болит.
- Дома примешь таблетку - пройдёт.
- А у меня котёночек есть. Он серый и пушистенький.
Я его молочком пою. Его только недавно взяли от кошки.
Котёночка ещё не хватало. Придёт сейчас это чудо домой,
ляжет на оттоманку, бабушка вокруг неё ходить на задних лап-
ках станет. А Ивану-то что делать? О психиатрах он и не поду-
мал. Как ни вертись - принудка. Сколько дадут? Хорошо, если
год. Но целый год быть похороненным в дурдоме, этом царстве
несвободы, дегенеративных санитаров и табачного дыма. На це-
лый год оказаться оторванным от Божьего мира, где хотя и го-
лодно и холодно, но хорошо. Впрочем, в дурдоме тоже голодно,
ещё голоднее, чем на свободе. И не придёт мать, не принесёт
передачу, не поговорит, не погладит по голове. Никто не придёт
и никто ничего не принесёт.
- Какой этаж? - спросил Иван у девчонки в подъезде.
- Второй.
По лестнице она поднималась почти что сама. Ничего
страшного. Если они к врачу не обратятся, то и принудку, мо-
жет быть, Ивану не дадут. Сама же виновата - зачем дразни-
лись, зачем камнем кинули?
Девчонка нажала звонок у своей двери. Иван припустил
вниз по лестнице и выскочил из подъезда. Во дворе мимо него
медленно проехала "Скорая медицинская помощь". Как? Уже?
Сейчас остановится, выскочат из неё два лба и начнут крутить
Ивану руки. Врач будет стоять в стороне, курить сигарету
и иронически посмеиваться, как бы говоря: "Что? Доигрался?
В дурдом не хочешь? Так никто не хочет. Теперь посидишь". Но
машина не остановилась и поехала дальше. Слава Богу!
В школе они проходили роман "Что делать?" Что делать? Бу-
тылки искать теперь бесполезно - все собрали дворники. По-
рыться на помойке? Но у девчонки, как пить дать, дома бабка,
позвонит куда следует, и прямо с помойки его и заберут. Пойти
в столовую? Рано, столовая ещё не открывалась, да и не на что.
Идти домой доедать вчерашний хлеб? Возьмут на хате, как мед-
ведя на берлоге. И вообще нужно куда-нибудь подальше отсюда.
Проклятая девчонка! Почему она не убежала? Да и стоило ли её
догонять? Обматерить бы их, и дело с концом. Теперь же конец
будет не совсем хороший, а вернее - совсем нехороший. По-
дальше отсюда!
Он вышел из Ротендорфа и пошёл по направлению к Ле-
нинграду, в Ротендорфе стоять на остановке опасался - заметут.
Эти бабки - самый сволочной народ, потому что праздный.
Мать-то у девчонки, наверное, на работе. А бабка - "ох" да
"ах", холодный компресс внучке на голову, чайник на газ,
а сама - звонить. И ведь судить Ивана не будут. Если бы в суде
судили! Он бы сказал, что детишки сами начали, что камнем
кинули, но что и он погорячился, виноват, больше не будет.
Простили бы. А психиатры не прощают, они заботятся. О себе
бы заботились. А об Иване что заботиться? Иван и сам про-
живёт. Вся их забота только в том и заключается, как бы сунуть
в мастерские, да теперь вот ещё принудку дадут.
Выйдя из Ротендорфа, прошёл две остановки, сел в автобус.
У Кировского завода, на кольце, слез, пошёл по проспекту
Стачек. Делать нечего. На ленинградские лестницы в половине
одиннадцатого утра лезть бесполезно да и небезопасно - мест-
ные старатели могут морду набить - их территория, конкурен-
тов не терпят. Раз уж в Ленинграде, то, может быть, сходить
в Эрмитаж? Мать как-то водила его туда, когда он был ещё
ребёнком. Интересно было: картины, статуи, иногда изображаю-
щие голых женщин. К голым женщинам Иван испытывал наи-
больший интерес. Но остановиться и открыто смотреть - как-то
неудобно, окружающие подумают, что он именно об этом и ду-
мает. Но о чём же думать? А думать нужно о том, как бы не по-
пасть в лапы к психиатрам. И в Эрмитаж идти не след. Ещё
не известно, сколько сейчас билет туда стоит. И потом, Иван
будет смотреть на голых женщин, а другие посетители будут
смотреть на Ивана - не так одет. Чтобы быть как все, нужно
жить как все, иметь как все. Нет, он не пойдёт в Эрмитаж.
У него есть тридцать четыре копейки, да бутылка, итого - пять-
десят четыре копейки. Можно зайти в столовую и взять кашу
и кусок хлеба. Но это потом, когда он сильно проголодается.
Сейчас же - просто идти и смотреть по сторонам. До вечера да-
леко. Что делать вечером? Нужно будет поискать ночлега в ка-
ком-нибудь подъезде. В старых ленинградских домах бывают та-
кие подъезды, что лестница не кончается последним этажом,
а есть ещё верхняя площадка перед входом на чердак. На ней
и ночевать, на сам чердак забираться опасно - ещё обвинят, что
крадёт бельё, которое там сушится.
Он шел и думал невесёлую думу. Утром у него всё было:
и дом, и постель, и чайник, оставшийся от матери. Теперь
же - плати за стакан чая три копейки, за кусок хлеба - копей-
ку, а сколько кусков может выйти из двенадцатикопеечной бу-
ханки? Нет, если дома, то не в пример дешевле.
Кругом - пустыня: люди по своим делам идут, каждый сво-
им занят, им наплевать, что там, у Ивана, в жизни происходит,
да и Ивану наплевать, что у них. И это хорошо. Хуже было бы,
если бы подошли и сказали:
- На тебе двадцать копеек.
Как нищему. На что ему чужие двадцать копеек? Он сам
всегда себе их добудет.
Вот и Нарвские ворота, быстро дошёл. Чуть было не повер-
нул за угол, и тут же похолодел и содрогнулся - за углом про-
спект Газа, тут же, на Газа, 50 - психоневрологический дис-
пансер. Вот и санитарная машина за угол поворачивает. Ну -
нет! Не возьмёте, сволочи!
Повернул и бросился в метро. Жалко пяти копеек - на них
можно купить стакан чаю с двумя кусками хлеба. Но - подаль-
ше от психиатров, в дурдоме больше наголодаешься. Необходи-
мая жертва пять копеек.
Вышел на "Чернышевской", пошёл к кинотеатру "Ленин-
град" смотреть афиши. Хорошо бы в кино, да перекусить -
важнее, а найдёт ли он сегодня бутылки или что ещё - пока не-
известно. Тут Иван вспомнил, что неподалёку находится подвал
Сашки-старьёвщика.
С Сашкой-старьёвщиком они познакомились вот при каких
обстоятельствах. Сразу же после смерти матери, когда она ис-
чезла в неизвестном направлении, только что вышедший из
больницы Иван сильно оголодал. Тогда-то он и предложил со-
седу книги - "Журбиных" и "Строговых", предложил без сожа-
ления, но была ещё одна книга - с которой Ивану расставаться
не хотелось,- старинная книга с золотым тиснением на облож-
ке - Бокль, "История цивилизации в Англии", принадлежавшая
покойной Ивановой бабушке. Из этой книги Иван узнал, что
Мальтус был благодетелем человечества, а в школе на уроках
обществоведения ругали мальтузианство, самого же Мальтуса
называли людоедом. Прочитал он там кое-что и об Адаме Сми-
те, но что именно - он уже забыл. Не хотелось показывать эту
книгу соседу, ещё надерёт, даст не те деньги, она поди дорого
стоит. И поехал Иван сдавать её в букинистический на Ли-
тейный, там справедливо оценят. Не хотелось сдавать, как ку-
сок души отрывал, но слишком уж сильно оголодал. Ого-
лодал так, что, проходя мимо булочной, страдательно чуял
запах свежевыпеченного хлеба. Минтай раньше считался рыбой
сорной, и на сытый желудок он не имеет никакого запаха.
А тут, проходя мимо рыбного отдела, Иван чуял, как пахнет
минтай. Как божественно он пах! Да его можно было бы есть
и сырым, рвать на куски ножом и есть. До такой степени оголо-
дал Иван.
На Литейном во всех магазинах только продавали книги,
и ни в одном не покупали, во всяком случае - Иван не видел,
чтобы покупали. Он спросил продавщицу, где тут можно про-
дать старинную книгу.
- Во дворе,- ответила та.
Иван пошёл во двор. Испытал разочарование - покупали
с рук, а он хотел - по государственной цене, чтобы не надрали.
А так - как пить дать, надерут. Но уж слишком сильно жрать
хотелось, бутылочный промысел он тогда ещё не освоил, был
вполне цивилизованным домашним человеком.
Однако, кому бы продать? Выбрал человека, одетого по-
скромнее, в поношенную спецовку, дело было в августе. Чем
чёрт не шутит - может быть, подскажет, где можно сдать по го-
сударственной цене. Подошёл к нему.
- А что у вас? - спросил тот.
- Вот,- Иван показал ему обложку.
- О, Бокль! Сколько вы за него хотите?
Иван пожал плечами:
- А сколько вы дадите?
- За Бокля червонец отдать не жалко.
- Пятнадцать,- сказал Иван.
Он ожидал, что парень будет торговаться. Но и десят-
ка - совсем неплохо. На десятку можно целую неделю питаться
в рабочей столовой, а по вечерам дома иметь чай с хлебом.
- Пятнадцать? - покупатель как будто засомневался.- Ну
да ладно, пусть будет пятнадцать. Только деньги у меня на
службе. Здесь недалеко. Прогуляемся?
Иван согласился. По дороге он узнал, что покупателя зо-
вут Александром, и заведует Александр пунктом приёма утиль-
сырья. Уважительно называл себя по-старинному - старьёвщи-
ком. Пришли в подвал. Сашка выложил пятнадцать рублей
и угостил Ивана пивом. Поговорили. Сашка-старьёвщик расспра-
шивал Ивана о житье-бытье, но не навязчиво - сам о себе тоже
кое-что рассказывал, не как психиатры. Да и о чем поговорить по
душам, как не о себе, не о своих проблемах? Сашка тогда поин-
тересовался, нет ли у Ивана ещё старинных книг, и на прощание
сказал:
- Приходи. Всегда дорогим гостем будешь. Если что на-
йдёшь - приноси, я дам хорошую цену,- и посоветовал загля-
дывать на помойки.
Иван последовал доброму совету и как-то раз нашел карти-
ну, изображавшую обнажённую женщину в постели. Картина
была в золочёной раме. Повёз Сашке.
- Ото, Рембрандт,- засмеялся Сашка,- шедевр мирового
искусства,- вышиб из рамы холст и бросил его в кучу тряпья,
а за раму дал Ивану пять рублей.
Иван заходил и ещё, и кое-что приносил, а Сашка платил
и угощал пивом.
Разглядывая афиши зарубежных фильмов около кинотеатра
"Ленинград", голодный, с замёрзшими ногами и ушами, Иван
спросил себя: "Почему бы не сходить к Сашке?" И тут же ре-
шил: "Пойду". Дел у него никаких к Сашке не было, но тот все-
гда приглашал: "Заходи просто так. Поболтаем".
В Сашкином подвале два мужика закручивали прессом вя-
занку макулатуры. Сам Сашка сидел в боковой комнатке за рос-
кошным старинным письменным столом в антикварном кресле
с дырявой обшивкой и пил пиво, обрадовался Ивану:
- Заходи, дорогой!
Налил кружку и - как угадал:
- Ты не голоден?
- Ага, голоден.
Сашка достал из письменного стола батон и колбасу и сде-
лал два бутерброда. Иван стал есть, запивая пивом. В тепле ноги
отошли, ушам тоже сделалось хорошо. Иван веселел по мере
того, как наполнялся желудок. Сашка спросил:
- Что у тебя? Больше книг нет? Может быть, всё же
найдёшь где-нибудь Огюста Конта или Герберта Спенсера, мож-
но на языке оригинала.
Иван расценил это как шутку и ответил:
- Не, у меня нет.
- Тогда расскажи что-нибудь.
- А что рассказывать? От психиатров спасаюсь,- и Иван
поведал Сашке обо всём, что произошло утром.
- Тебе лучше самому к ним обратиться,- сказал Саш-
ка.- Чистосердечное признание и раскаяние снимают часть
вины. Ты от них никуда не денешься, если не хочешь превра-
титься в бомжа.
- Да лучше быть бомжом...- начал было Иван, но Сашка
перебил:
- Ты думаешь, что говоришь? В сумасшедшем доме легче,
чем в тюрьме. А сделаешься бомжом - в тюрьму непременно ся-
дешь. Ну, дадут тебе принудку. Ну, отсидишь год. Зато потом -
выйдешь и всё будет по-старому; квартира, помоечка, бутыл-
ки,-да и я навещу, если напишешь, куда тебя упекли. Если же
в тюрьму, то квартиру ты потеряешь, окажешься потом без про-
писки где-нибудь за Уралом. Тут уж я ничем помочь тебе не смо-
гу. Кати сейчас на Газа, 50 и во всём сознавайся. Меньше дадут.
- Дай подумать,- сказал Иван.
- Ну, подумай. Спать хочешь?
- Хочу.
Сашка устроил Ивана на куче ветоши и укрыл рваным паль-
то. Иван заснул, спал крепко, и, когда проснулся, никаких му-
жиков в подвале уже не было, Сашка в одиночестве сидел
за письменным столом и читал разноцветный иностранный
журнал.
- Проснулся? - спросил Ивана.
- Ага.
- Перекуси,- дал холодную куриную лапку, пододвинул по
столу полбутылки кефира, порылся в столе - достал еще пол-
краюхи чёрствого хлеба. Иван с жадностью набросился.
- А теперь - езжай на Газа, 50,- сказал Сашка, когда
Иван кончил есть.
- Не хочу!
- Идиот! - ругнулся Сашка.- Ну, был бы ты другим чело-
веком. Так ты ведь домашний.
- Можно у тебя здесь переночевать? - спросил Иван.
- Нельзя, к сожалению,- ответил Сашка.- Меня самого за
это выгонят с работы. И к себе домой пригласить не могу. Баба
у меня сегодня, а это со мной не каждую неделю случается.
А тебе мой добрый совет: езжай на Газа, 50.
- Не поеду!
- Твоё дело. На тебе рубль, и хотя бы отправляйся домой
и жди там психиатров или ментов. За кордон всё равно ведь
не убежишь, сладкой жизни всё равно не увидишь.
Вышли на улицу. Сашка запер подвал, попрощался и ушёл.
Иван побрёл по Литейному, остановился перед Центральным
лекторием, почитал афиши. Он никогда не был в лектории. Ин-
тересно, что там? Чтобы туда ходить, наверное, нужно закон-
чить институт и предъявлять корочки при входе. И читают лек-
ции там о чём-то загадочном, например: "Загадочные явления
человеческой психики". Интересно. Но в психушках ничего
загадочного для Ивана нет.
Дойдя до Невского, он свернул налево. Зашёл на Москов-
ский вокзал, на Сашкин рубль купил две котлеты с хлебом и за-
пил их кофеем за 22 копейки, чаю на вокзале не оказалось. Вы-
шел на платформы. Сесть в поезд и уехать в Москву? А там
пойти к Горбачёву и всё ему объяснить: так, мол, и так. Мир не
без добрых людей, покажут ему, где Кремль. Ткнулся в вагон,
но проводница его вытолкнула. Побрёл по вечернему городу: по
многолюдной Лиговке, по пустынному Обводному каналу. Сам
не заметил, как вышел на проспект Газа. Газа, 50! Сашка на-
стоятельно советовал зайти. Нет! Из-за какой-то сволочной дев-
чонки лишиться на год этого города, этих фонарей, вечерних
и утренних, этого звёздного неба. Звёздочки-то уже зажглись.
Там где-то существуют внеземные цивилизации, инопланетя-
не, неопознанные летающие объекты. Набрать бы побольше
бутылок и купить газет и читать в них всё, что написано про
инопланетян. А потом бы и самому улететь с ними, на ка-
кую-нибудь голубую звезду, где нет психиатрических лечебниц,
там дематериализоваться и жить вечно и не ощущать больше ни
голода, ни холода, ни страха перед психиатрами.
Где-то ночью он заметил, что идёт по Ротендорфской доро-
ге. Автобусы уже не ходили, только изредка давили асфальт
тяжёлые грузовики, и ещё реже - шелестя проносились юркие
легковушки. Разбрызгивают мокрый снег, и он обдаёт тебя от
макушки до пяток, колет глаза, забивает нос, противной нечи-
стотой увлажняет углы губ. Небо затянуло гучами, пошёл то ли
снег, то ли дождь, началась оттепель. Ноги у Ивана промокли,
он скользил, несколько раз упал и расшиб колено. У Лигова,
переходя мост, посмотрел вниз - электричек не было. Сколь-
зил, проваливался в лужи, падал, шёл. Вымок до ёканья в же-
лудке. Потерял одну варежку, стал искать, но было слишком
темно - ничего не видно. Только бы не потерять сумку - новой
не купить. Сколько сейчас может стоить продовольственная
сумка? А на помойке - когда ещё найдёшь. Брёл, скользил,
спотыкался, падал.
Зачем ему в Ротендорф? Всё равно домой идти не след. Воз-
никла мысль: напишет где-нибудь на почте письмо - "Москва,
Кремль. Горбачёву, лично" с обратным адресом "до востре-
бования" и будет ждать. Он не сумасшедший, чтобы сидеть
в сумасшедшем доме. И потом, детишки первые начали. Если
бы он не ответил, они стали бы бросать в него камнями каждый
день.
Под утро он добрался до ротендорфского вокзала, зашёл
в зал ожидания вздремнуть на скамейке, собраться с мыслями
перед тем, как писать письмо Горбачёву. Подошёл сержант.
- Ваши документы.
Иван протянул паспорт. Тот полистал.
- Ты что здесь делаешь?
- Мне в Гатчину нужно,- соврал Иван.
- Зачем?
- К тётке.
- Ну так и езжай в Гатчину к тётке, а здесь тебе делать не-
чего!
"За воришку принимает,- подумал Иван,- сперва принял за
бомжа, теперь - за воришку".
Ушёл из зала ожидания - промокший, озябший, проголо-
давшийся. Дома есть чёрствый хлеб, дома есть чайник, можно
согреть воды и попить позавчерашнего чаю-третьячку. Но - за-
метут! Но и спать хочется. Отоспишься в дурдоме. Однако там
будешь спать с уколом - сердце колотится, во рту пересохло.
Решил: если первый поезд на Ленинград, то в Ленинград,
к Сашке; если на Гатчину, то домой. Первым пришёл поезд на
Гатчину.
Звонок раздался, едва он успел повесить на батарею мокрые
носки и не успел ещё поставить чайник на газ. Иван затаился:
"Не открою!" Сердце колотилось как от укола. После второго
звонка сердце стало колотиться ещё отчаяннее: "Не открою!"
- Крыльцов, откройте! А то дверь взломаем.
Почувствовал себя как кролик в силке. Нервы не выдержа-
ли - открыл. И сразу же двое вломились в квартиру, вцепились
Ивану в руки. За ними вошёл врач.
- Что такое? - спросил Иван.
- Собирайся,- приказал врач.
- Но за что?
- Ты не принимаешь таблетки.
- Принимаю. Вон на столе лежат.
- Вчера ты избил девочку...
Иван понял, что их не переубедить. Впрочем, он это пони-
мал всегда, только в первый момент, с испугу, забыл. Сказал:
- Так бы сразу и говорили. Но я же не сумасшедший...
- Много разговариваешь,- перебил его врач.
Держа за руки, санитары сволокли Ивана вниз по лестнице,
впихнули в машину, приказали:
- Ложись на носилки!
- Я лучше посижу.
- Ложись, тебе говорят!
Привязали ремнями руки и ноги к носилкам, поехали. Зате-
кают руки, затекают ноги. Нет, привезут его в дурдом - Иван
тут же напишет Горбачёву, достанет у кого-нибудь бумагу и ав-
торучку и напишет. А то этому не будет конца. Михаил Сергее-
вич разберётся, накажет кого следует, и Ивана больше не будут
так, за здорово живёшь, возить в дурдом, и связывать не будут.
Но куда его везут? Больница имени Кащенко - за Гатчи-
ной, а свернули на Ленинград. Неужели - на Арсенальную, 9?!
В дурдоме Иван наслушался ужасов об Арсенальной: на прогул-
ку выводят на один час, двор без единого деревца, санита-
ры - уголовники, будут шестерить, превратят в чухана. Привез-
ли на Газа, 50. Отвязали, втолкнули в заднюю комнату. За
столом сидел другой врач, спросил:
- Какое сегодня число?
- Шестое января.
- А год?
- 1988.
- Всё ясно.
Санитары толкнули Ивана к койке, сбили шапку, сорвали
куртку, тряхнули, вытряхнули из мокрых демисезонных полубо-
тинок, распластали поверх одеяла, снова привязали, ушли.
Время тянется, как вошь по мокрой заднице,- есть такие
слова в "Гимне Пряжки". Зачем его сюда привезли? Или, мо-
жет быть, написать Рейгану, он же борется за права человека.
Приедет и освободит. И поедет Иван в Америку и устроится там
грузчиком в ресторане, будет есть от пуза и получать ещё двести
долларов в месяц и покупать на доллары пластинки.
В закутке зазвякали в металлической коробке шприцами, во-
шла сестра, стянула с Ивана брюки и сделала укол. Сразу пере-
сохло во рту, сухой квадрат стал перекатываться в глотке. Руки
и ноги привязаны. Ох, как затекли! Попробовать освободиться?
Не получилось. Простонал:
- Развяжите.
- Не имеем права,- ответила сестра.
Не имеют права! Сволочи! Мучать право имеют, а облегчить
страдание - прав нет. Вот войдёт сейчас сюда Рейган со взво-
дом "голубых касок" из ООН и покажет этим педерастам. Да
и вообще сейчас Рейган в Ленинграде...
Американцы изобрели такой аппарат, что могут передавать
мысли непосредственно из мозга в мозг, вроде радио, воздейст-
вуют с расстояния электрическим током на мускулы языка, и ты
как бы проговариваешь то, что говорят тебе на том конце.
Начались "голоса". "Алло, господин Рейган, приезжайте ско-
рей. Уже нет силы терпеть".- "Сейчас, Ваня. Мне нужно всего
пятнадцать минут, чтобы добраться с моими ребятами с Мос-
ковского вокзала до Газа, 50".- "Приезжайте скорей. Я пятна-
дцать минут не выдержу. Они все тут с ума посходили. И ноги
крючит от укола".- "Еду, Ваня. Уже едем по Лиговке, уже око-
ло Обводного..."
- Собирайся,- это опять санитары.
Отвязали. Ноги не слушаются, и руки сами собой машут во
все стороны.
- Эй, хватит дурить!
Сунули в полуботинки, прихватили одежду, вцепились в ру-
ки, поволокли. Втолкнули в санитарную машину, снова при-
вязали.
- Не нужно.
- Нам лучше знать, что нужно, а что не нужно. Это лече-
ние,
Это не лечение, а наказание, до следствия и суда.
Всё правильно - он виноват. Но все происходит не так, как
о том рассказывают. Тебе говорят, что преступников сажают
в тюрьму или в сумасшедший дом. Их не сажают, а казнят. Всё
врут, что из тюрьмы выходят, никто ещё оттуда не выходил.
Преступников собирают вместе, бросают в огромную яму, поби-
вают камнями и закапывают, не разбирая - кто умер, а кто ещё
жив. Теперь тебе предстоит это испытать на себе. Тут не по-
могут ни Горбачёв, ни Рейган. Кто тебе сказал, что они за
тебя? "Алло, господин Рейган!" Но Рейган не отвечал. "Доро-
гой Рональд..." Нет, сейчас множество машин едет к огромной
яме, свозят преступников. Сбросят их туда, как молодогвар-
дейцев...
- Приехали. Вылазь.
- Сначала отвяжите.
Отвязали. Он не мог идти. Его поволокли, бросили на топ-
чан в приёмном покое. Тело билось в судорогах, он свалился на
пол.
- Не дури!
И ещё, минуты через две:
- Раздевайся.
Сам раздеваться он не мог. С него сорвали одежду, голого
окунули в ванну, вытащили оттуда и прямо на мокрое тело, не
вытирая, натянули больничные кальсоны и рубашку. Судороги
всё ещё били его - правда, уже не такие сильные. И тут
в приёмном покое Иван увидел знакомого психа, в про-
шлом - подполковника медицинской службы, Мишу Величало-
ва. Миша был красный и какой-то весь издёрганный, было за-
метно, что он сошел с ума. Хорошо, когда знакомый... Иван
попробовал опереться на Мишино плечо, но тот отшатнулся,
что-то забормотал. Так и есть, свихнувшийся.
Привели в надзорную палату. Опять звероподобные хари.
Вот ты и снова в родных местах, вот ты и снова среди старых
друзей. Пашка Рожкин пел, то есть вопил, как поросёнок, кото-
рого режут:
Пётр Петрович - санитар,
психопат, бандюга.
Избивает он больных,
словно бы зверюга.
Когда Иван свихнулся в предыдущий раз и впервые увидел
Петра Петровича, то принял его за выходца из загробного
мира - откопали и оживили: мертвенные глаза, неподвижная
физиономия, в углах рта черно - как будто взаправду только
что прибыл из преисподней.
Пётр Петрович рявкнул на Пашку:
- Заткнись! А то действительно изобью.
Пашка не затыкался. Пётр Петрович ему вломил. Пашка за-
орал благим матом. Пётр Петрович врезал ему ещё пару раз ме-
жду лопаток, но Пашка продолжал вопить.
- Что с дурака возьмёшь, кроме анализа,- философически
заключил Пётр Петрович и отпустил Пашку.
В надзорку вошёл Сеня Ухман из вольной палаты.
- Пошли покурим,- предложил Ивану.
- У меня нет,- ответил Иван.
- Я угощу.
Пошли.
- Куда?! - рявкнул Пётр Петрович на Ивана.
- В туалет, покурить.
- Ну, иди. Покуришь - сразу возвращайся, не задержи-
вайся.
Сидели в туалете около тёплой стены и курили. Нашёлся до-
брый человек, Сеня Ухман. И в сумасшедшем доме не всё
страшно. Иван рассказал Сене о том, что случилось: и о дев-
чонке рассказал, и о Сашке-старьёвщике, как тот ему советовал
самому сдаться психиатрам. Сеня предложил:
- Ты напиши Сашке. Навестит, принесёт покурить, вместе
и оприходуем.
- Но у меня нет адреса,- сообразил и спохватился Иван.
- Можно попросить у кого-нибудь, чтобы родственники
узнали в справочном бюро.
И тут Иван осознал, какую глупость он совершил: ведь
у него нет не только Сашкиного адреса, но он даже не знает ни
фамилии, ни отчества.
- Крыльцов, к врачу! - из глубин прокуренного коридора
голос санитара Петра Петровича.
В кабинете врач Ариадна Николаевна сказала Ивану:
- Вчера ты избил ребёнка.
- Они дразнились,- ответил Иван.- Потом запустили кам-
нем.
- Всё равно. Ты же знаешь, что избивать никого нельзя.
Мог бы им сказать, мог бы пожаловаться их родителям. На что
дан человеку язык?
- Принудка будет? - спросил Иван.
- Принудка будет. А что ты думаешь делать после при-
нудки?
- Ну, жить.
- Снова шастать по помойкам? Это недостойно челове-
ка - вести такой образ жизни, какой ведёшь ты. Ещё Чехов
сказал, что в человеке всё должно быть прекрасно. Ты посмотри
на себя. В мастерских работать не хочешь?
- Кто же хочет работать в мастерских?
- Ты не то, чтобы не хочешь, ты не можешь работать.
И жить один ты не можешь. Ты не хотел бы после принудки
поехать в психоневрологический интернат?
Иван испугался не на шутку.
- Но у меня же ленинградская прописка,- только и нашёл,
что сказать.
- Я тебе это устрою,- ровным заботливым голосом сказала
Ариадна Николаевна-- Обойдётся и с пропиской.
Вокруг была разлита непреодолимая тёмная сила, от которой
не было спасения. Казалось, самый воздух кабинета с политиче-
ской картой мира, висевшей на стене, был наэлектризован ею,
этой тёмной силой.
- Я не хочу в ПНИ,- взмолился Иван.
- Ты можешь обосновать, почему ты не хочешь? - всё тем
же ровным заботливым голосом продолжала Ариадна Николаев-
на.- Тебе же будет там хорошо. Не нужно будет каждый день
шастать по помойкам. Каждый день будут водить на прогулку,
брить два раза в неделю - кстати, ты сегодня небритый, кор-
мить три раза в день горячей пищей, раз в месяц возить на экс-
курсию.
- Не хочу я в ПНИ.
- Но ты же не можешь жить один. Сам говоришь, что со-
бираешь бутылки. В интернате тебе будет лучше.
Тёмная сила была несоизмеримо сильнее Ивана. И выхода
не было - клетка. Его ломали под корень, ломали всю его
жизнь, ломали безжалостно, хотя и с благими намерениями.
И самое страшное - что с благими намерениями. В детстве
Иван где-то прочёл: "Убереги меня, Боже, от друзей, от врагов я
как-нибудь и сам уберегусь". От бессилия что-либо изменить
Иван завыл и стал кусать себе руки.
- Ну что ты дурака из себя корчишь? - построжавшим го-
лосом сказала Ариадна Николаевна.
Видимо, она нажала где-то под столом кнопку, потому что
в кабинет тотчас же вошёл санитар Пётр Петрович.
- Два кубика аминазина и сухой конверт,- сказала Ариад-
на Николаевна Петру Петровичу.
Такого поворота дела Иван не ожидал.
- Отмените конверт! Я лучше поеду в ПНИ.
- Конечно, поедешь,- усталым уже голосом сказала Ариад-
на Николаевна.
- Подставляй задницу,- приказала Ивану на отделении,
в надзорке, медицинская сестра.
Иван послушно спустил кальсоны.
- Только не надо меня в конверт. Лучше просто привяжите
к кровати.
- Не тебе судить, что лучше. Это лечение. Вот поправишь-
ся и поедешь в ПНИ. И нас же благодарить будешь.
После конверта Иван курил в туалете с Сеней Ухманом Се-
нину сигарету, на двоих. Сеня говорил:
- Так трудно, когда только об этом и думаешь. А ты приду-
май себе что-нибудь приятное. У меня, например, есть невеста,
Леночка Тараканова. Я вырезал её портрет из американского
журнала. Она приходит и разговаривает со мной. Выпишусь от-
сюда - поженимся, и у нас будут дети: две девочки и три маль-
чика. А ты придумай себе Танечку Блохину...
КОНЕЦ
